Белая горячка
белая горячка
1. 1998 апрель. Шапа к нам приехал. Алкоголь и всё такое. Ура.
2. Через дня три-четыре чисто просто бухать я утомился, захотелось и поработать. Так Шапе и сказал: "Я сделаю перерывчик, поработаю какое-то время, постучу по клаве. А ты давай сам. А я к тебе потом опять присоединюсь."
Так и сделали. Только глупый я тогда ещё был по части алкоголизма, что такое "похмелье" – уже знал и понимал на собственной шкуре (с начала девяностых), но что такое "запой" – узнал (то есть, именно на собственной шкуре: испытал и осознал) только в нулевые. А у Шапы был натуральный запой, да. То есть, такая фаза алкоголизма, когда водка уже не опьяняет и почти не опохмеляет, и плохо - непрерывно, каждую минуту, и выхода - нет.
Квартира была у нас абсолютно пустая, только заселились. Ни даже стола на кухне. Свет – только на кухне и в прихожей. Мы с Гузелью спали на диване 60х годов, найденном на помойке, Шапе постелили в его комнате тряпочку на полу. На ней он и лежал – обросший щетиной, чёрный, страшный. Рядом - бутылка водки.
Прибежал на кухню: "Да вы охуели, дайте же мне водки, не могу больше!" – "Так там же у тебя пузырь." – "Да? А чё, можно? Ну, налейте мне, я сам боюсь." Запугали. Запугали.
3. Эпилептический припадок – алкогольная эпилепсия, она же - "ураганный отёк мозга". Вызвали скорую. Укололи. Через час – второй. Опять скорая. "Фигле, - надо ехать в больницу". – "Нет, только не в дурку, только не в дурку!" – "Почему в дурку? В неврологию".
Поехали. Привезли. Начали осматривать – его в процессе остиотра третий приступ свалил. "Ну, ребята, это уже не наши дела. Везите его в дурку." "Нет! Только не в дурку! Только не в дурку!"
Ладно. Приехали домой, выпили водки, немного пришли в себя. "Ну, Шапа, делать нечего, пошли в наркологию." – "В дурку?!!" – Да нет. Тут как раз рядом – амбулаторная." За деньги. И за не сказать, чтобы малые.
3. Пришли. Прокапали Шапе капельницы, выписали рецепт: смесь разных трав сварить, каждый час ему давать, и в неё капать тридцать грамм водки шприцом. Причём каждый час уменьшать дозу на 5 грамм – 25, 20…
Шапа и плакал, и на колени становился: " Гузель, не могу больше, дай нормальную дозу, стописятграмм!", я на Гузель и орал, и прибить дуру грозился, чтобы кончала играться в доктора, - Гузель была непреклонна.
Резульат - опять припадки. "Ну налей же ты, гадина, ему стакан!" – орал я. Ага, как же.
4. Поддерживая под руки с двух сторон, повели его опять в клинику – показывать, что чё-то ваше лечение даёт странный эффект. Ну и – прямо перед дверями клиники его в очередной раз свалил эпилептический припадок!
Мы к врачам:
- Вот ваш клиент, вы его лечите, деньги взяли, бьётся в падучей на крыльце, сделайте что либо!
- Идите на фиг, - отвечает они, - вызывайте дурку, пусть с ним в стационаре разбираются. Да оттащите куда-нибудь в сторонку, в кусты. Он щаз умрёт прямо тут, а нам труп на пороге клинике не нужен, клиентов отпугивать! У нас солидное заведение!
- Ну давай к вам занесём, да от вас дурку и вызовем. Вы посмотреть хоть выйдите, что с ним делается! Вы же врачи, ведь это же ваш официальный клиент за деньги, это вашего лечения результат!
- Нет, только не к нам! И смотреть не будем – идите вон, сказано вам, пока охрану не спустили!
И таки-да, даже так и не вышли на порог посмотреть.
5. Но не помер Шапа, биться перестал, затих, поймали мы такси, положили его, отвезли домой. И – продолжила Гузель "лечение", то есть, прямо скажем, биохимические пытки, по указанному методу. Врач сказал!
- Ты Гузель, совсем уже охуела! – взывали мы к ней оба, - ты что, не видела, к чему это приводит, и что за сука врач, это всё прописавший!
Ага-ага. Русская-то женщина коня не пожалеет – схватит и в горящую избу потащит, а уж жестокое дитя степей и гор (уральских)…
6. Ни фига Шапу мы, конечно, этим способом не вылечили и в себя не привели, только мучали напрасно и бессмысленно. Но в тот раз он выжил. Молодой ещё сравнительно был, тридцати пяти не было. Тогда - вынес организм.
Но искусственное прерывание столь длительного и мощного запоя дало тот результат, который и положено.
Мы сидели у Шапы в комнате на полу на его подстилочке, обсуждали вопросы жизни, пытаясь отвлечь Шапу от переживания непрерывного охуения; Шапа был, понятно, вялый и измученный, но таки пытался проявлять присущий ему ураган силы жизни.
Тут в стену заколотили. Новый дом – колотили, сверлили, пилили, дрелили все 16 этажей во всех подъездах.
- Что это? – возопил Шапа в ужасе. –
- Соседи гвозди забивают.
– Соседи! Хуй сосите! – воскликнул Шапа. – О, в рифму! – удивился он. – Первый раз в жизни стишок сочинил – с ещё большим изумлением сказал Шапа. – Скажи-к дядя, ведь недаром кргм гыг ммма спплл лля ляу ляу апрррр, – и понеслось. Все те потоки зауми из обрывков слов, окторые вы читали у Сорокина - это, как выяснилось, ни что иное, как характерный белогорячечный бред.
7. Конечно, мы пришли: всё, сошёл с ума! Но, памятуя про "Только не в дурку", стали искать помощь на дому. Нашли. Психиатрша Петровна с помощником. Пришла. Первый вопрос: "Вы малоимущие?" – "Нормально мы имущие, на ваши услуги хватит". Ну и стала она его откачивать. И – откачала.
Что хорошо – Шапа совершенно не агрессивный. И галлюцинации у него были совершенно не характерные для классической белой горячки – не угрожающие и не устрашающие. Был бы Щапа типичный, обыкновенный, – мы бы, конечно, хер с ним справились сами, на дому. Там нужны мощные санитары и вязки, чтобы держать и вязать.
(Я кстати в 2004-м – тоже. Весёлые снегурочки вокруг меня плясали в видениях, а не демоны с клыками или всякая прочая злобная пакость.)
8. Позвонили шапиному папе. Тот приехал не один, консилиум привёз из трёх профессоров. Те лечение одобрили. "Может, к вам в клинику?" - "Нет, не стоит. Транспортировать – рискованно, а тут всё правильно делают, здесь будет лучше".
Некоторые истории тех горячих деньков.
9. Чекушка – см.
10. Вот, раз так, описание второго случая, когда Шапа ненадолго пришёл в сознание.
Это примерно на шестой-седьмой день делирия; он был всё ещё в невменяемом состоянии, но уже не ползал на четвереньках, а передвигался вертикально, вполуприсядку на полусогнутых ногах он очень быстро бегал по квартире туда-сюда, вытянув шею вперёд, параллельно земле, задрав голову и устремив взгляд в неведомые дали — вылитый был страус.
Пару-тройку слов он уже мог связать, реагировал на простые команды, сознания ума у него хватало, чтобы в одной руке бегать, зажав в кулаке антиастматическую прыскалку (ингалятор), а в другой — паспорт — две самые главные вещи в жизни, остаться без которых — — —
Забежал в сортир. Не выходит долго оттуда. Я заглянул украдкой — чего это он там.
Он стоит перед унитазом, с целью поссать — но уд не может выпростать из трусов, ибо руки заняты — одна паспортом, другая прыскалкой. Я тогда сзади стал стаскивать с него трусы — ну, помочь чтобы товарищу.
Тут Шапа выпрямился из своего полуприсяда, обернулся, метнул на меня огненный презрительный взгляд, и прямо голосом народного артиста Левитана произнёс:
— Ты что творишь?!! Постыдился бы, развратник!
11. Шапа в бреду, ни хрена не соображая, бегает очень быстро по квартире. Чем его занять, чем его отвлечь? – а то, глядишь, гвоздик сунет в розетку или с балкона выпадет. Да или просто упадёт и расшибётся. Гузель придумала:
- Шапа, Шапонька, иди сюда, у меня для тебя что-то есть!
Шапа поворачивает бессмысленное лицо с бессмысленным взглядом, устремлённым поверх голов в неизвестные сферы. Он – вне этого мира. Но на имя всё же откликается.
- Шапа, глянь что у меня есть какая бутылочка! (от минералки, пятилитровая – м.н.) А на ней – глянь, какая пробочка! Отвинчивается - и завинчивается. Смотри: завинчивается – и отвинчивается!
Дай сюда ручки. Вот так: отвинчиваешь – и завинчиваешь. Завинчиваешь – и отвинчиваешь. Получается! А теперь давай сам: вот, отвинтил! А вот – завинтил!
И мы на цыпочках тык-тык-тык от Шапы. И часов шесть Шапа сидел сидел, лопоча, испуская слюну по отросшей бороде, откручивая и закручивая крышечку.
И потом, когда Шапа пытался учудить что-либо жизненно опасное, открыть окно, например, и пытаться узнать, высунувшись, что за ним, тут же Гузель кричала:
- Шапа, Шапонька, а вот бутылочка, глянь! С пробочкой!
И Шапа тут же бросал оконную ручку и хватался за бутылочку, - откручивать и закручивать.
12. - Шапа, ты знаешь, кто я?
- Конечно.
- Кто?
- Человек.
- А как меня зовут – знаешь?
- Конечно.
- Как?
Задумался. Потом, обрадованно:
- Вовка!
- Какой Вовка? – теперь удивился я.
- Какой-какой - такой. Богомяков!
Вообще, полностью погрузился примерно в 1991 год. Меня там не было – вот он меня и не узнавал, считая то Вовкой, то Никой (женой), то Жевтуном.
За Нику, впрочем, он и стоявшую в углу швабру однажды принял, и долго её убеждал не сердиться на него – ну, выпил, дело житейское.
13. Один раз, в бессознательном состоянии, полез на балкон. Что делать? Страшно же выпускать - он невменяем, вдруг полезет не на балкон, а и за него? А закрывать - лето, жарко. Придумал.
- Шапа, там менты!
- Где?!!!
- На балконе, за дверью, видишь, стоят, тебя подстерегают!
И - всё остальное время психоза за два метра обходил он балконную дверь. Безумный-безумный, а ментов опасался настолько, что даже безумное его сознание - -.
14. Опять Шапа пытается учудить что-то опасное для жизни, нужно его отвлечь.
- Шапа, к тебе девушка пришла, познакомиться хочет. – Это он уже не в полностью беспросветном астрале, а на короткие эпизоды способен выныривать и в нашу Вселенную. – Много о тебе наслышана, очень интересуется.
- Да я ж в трусах?
- Хуйня, ты и так хорош.
- Да, это правда. Пойдём.
Выходим на кухню. В кресле Гузель. Шапа, делая что-то вроде книксена и придерживая пальчиками полы трусов (семейных, разноцветных):
- Здравствуйте!
- Не узнаёшь меня, Юра? Мы знакомы.
- Знакомы? Простите, не припоминаю. Но чрезвычайно, чрезвычайно рад познакомиться!.. Ой, простите, мне звонят, я сейчас! - И начинает через электрическую розетку в стене получасовой разговор с Жевтуном (как он думает) про Ника Кейва и всё такое прочее. Не забывая упомянуть, какая к нему замечательная девушка в гости сейчас пришла, заходи прямо сейчас, я тебя с ней познакомлю! И поглядывая искоса на девушку (Гузель), - проверяя, какое впечатление производят на неё его восторги.
Шапа – да, интуитивный профессионал в качестве шармёра и очаровашки. Что обычно чрезвычайно раздражает в людях - но в его исполнение было на удивление правильно и хорошо.
Потому в первую очередь, что он не преследовал этим никаких специальных, а целей, а осуществлял это просто так, искусство ради искусства. И даже не осуществлял, а - оно самом из него исходило. Инстинктивно и бессознательно. При этом и сознательно - осознавая свои таланты в этой сфере и не скрывая своего несерьёзного к ним отношения.
Постмодернизм, двойное кодирование!
15. Далее см. Мундиаль 1998
16. Также см. сообщ. Конина.