Анапест

Тураев 88:

«(от греч. анапейстос – отраженный назад) – трехсложный размер, где ударения падают преимущественно на 3, 6, 9, 12 и т.д. слоги. Схема А.

( _ _ ! ) ( _ _ !) ( _ _ ! ) ( _ _ ! ) ( _ _ !) ( _ _ !) и сколько угодно слогов после последнего ударения, оставляющих клаузулу (см.) и в счет размера не идущих

(Обозначения: - : безударный слог; ! : ударный)

В 18 веке встречался редко, например, в духовной оде А.Сумарокова «Правосудное небо, воззри…».

Наиболее характерен для второй половины 19 века (Н. Некрасов, А. Фет).

Самая популярная форма – трехстопный А. Значительно реже встречается четырехстопный:

У людей-то в дому – чистота, лепота,
А у нас-то в дому – теснота, духота…

(Н. Некрасов, «Песни»).

Изредка встречается двустопный. И как исключение, пятистопный:

Истрепалися сосен мохнатые ветви от бури,
Изрыдалась осенняя ночь ледяными слезами…

(А. Фет) »

бродский

Например, вот современный - и именно, тот, который «как исключение», пятистопный, - анапест:

И. Бродский. Конец прекрасной эпохи

Потому что искусство поэзии требует слов,
я - один из глухих, облысевших, угрюмых послов
второсортной державы, связавшейся с этой, -
не желая насиловать собственный мозг,
сам себе подавая одежду, спускаюсь в киоск
за вечерней газетой.

Ветер гонит листву. Старых лампочек тусклый накал
в этих грустных краях, чей эпиграф - победа зеркал,
при содействии луж порождает эффект изобилья.
Даже воры крадут апельсин, амальгаму скребя.
Впрочем, чувство, с которым глядишь на себя -
это чувство забыл я.

В этих грустных краях все рассчитано на зиму: сны,
стены тюрем, пальто, туалеты невест белизны
новогодней, напитки, секундные стрелки.
Воробьиные кофты и грязь по числу щелочей;
Пуританские нравы. Белье. И в руках скрипачей -
деревянные грелки.

Этот край недвижим. Представляя объем валовой
Чугуна и свинца, обалделой тряхнешь головой,
вспомнишь прежнюю власть на штыках и казачьих нагайках.
Но садятся орлы, как магнит на железную смесь.
Даже стулья плетеные держатся здесь
на болтах и на гайках.

Только рыбы в морях знают цену свободе, но их
немота вынуждает нас как бы к созданью своих
этикеток и касс. И пространство торчит прейскурантом.
Время создано смертью. Нуждаясь в телах и вещах,
свойства тех и других оно ищет в сырых овощах.
Ночью внемлет курантам.

Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав,
к сожалению трудно. Красавице платье задрав,
Видишь то, что искал, а не новые дивные дивы.
И не то, чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут,
Но раздвинутый мир должен где-то кончаться, и тут -
тут конец перспективы.

То ли карту Европы украли агенты властей,
то ль пятерка шестых остающихся в мире частей
чересчур далека. То ли некая добрая фея
надо мной ворожит, но отсюда бежать не могу.
Сам себе наливаю кагор - не кричать же слугу -
да чешу котофея.

То ли пулю в висок, словно в место ошибки перстом,
то ли дернуть отсюдова по морю новым Христом.
Да и как не смешать с пьяных глаз, обалдев от мороза,
паровоз с кораблем - все равно не сгоришь от стыда:
как и челн на воде, не оставит на рельсах следа
колесо паровоза.

Что же пишут в газетах в разделе «из зала суда?»
Приговор приведен в исполненье. Взглянувши сюда,
обыватель узрит сквозь очки в оловянной оправе
как лежит человек вниз лицом у кирпичной стены;
но не спит. Ибо брезговать кумполом сны
продырявленным вправе.

Зоркость этой эпохи корнями вплетается в те
времена, неспособные в общей своей слепоте
отличать выпадавших из люлек от выпавших люлек.
Белоглазая чудь дальше смерти не хочет взглянуть.
Жалко, блюдец полно, только не с кем стола повернуть,
Чтоб спросить с тебя, Рюрик.

Зоркость этих времен - это зоркость к вещам тупика.
Не по древу умом растекаться пристало пока,
но плевком по стене. И не князя будить  динозавров.
Для последней строки, эх, не вырвать у птицы пера.
Неповинной главе всех и дел-то, что ждать топора
да зеленого лавра.

1969, декабрь

Драйву до фига - а смысла не очень. Пустословия многовато. Две первые строфы - о чем они? То есть, либо изложенное в них, является настолько уж глубокомысленным, что мне совсем не по уму, либо в них – вообще никакого смысла и не предполагается, а это - просто так, музыкальное вступление, увертюра. Шум настройки оркестра.

Да и третья такая же. Да и в четвертой: первые три строки зашибись - а про орлов я опять и не понял, какие орлы, на какую пыль, и при чем здесь они?

Тем не менее, стихотворение, конечно, замечательное. Замечательное - своим общим напором. А что именно с этим напором сообщается - выходит, бывает, что не так уж и важно.

Вот, понял!

Ближайший эквивалент такому стихосложению, такому типу соотнесения непосредственного смысла и упаковочного материала – это рок-музыка: в ней есть текст, имеющий «смысл» (передающий содержание), и есть «музыкальное сопровождение», «содержания» не имеющее.

Вот так и в этом стихотворении: одни строчки выполняют функцию «текста» - несут смысл, другие строки и строфы - «музыкальное сопровождение», создающее драйв, но сами по себе содержания не имеющие.

карабчиевский

Карабчиевский Ю. в «Воскресении Маяковского» заметил: стихи Бродского совершенно не обладают свойством запоминаемости. Если их не заучивать наизусть специально, подобно школьнику или актеру, сами по себе они в памяти оставляют только общее воспоминание чего-то чрезвычайно грандиозного и мощного, но ни единой строчки из них не вспомнить.

Это очень верное наблюдение, так именно оно и есть. И вот почему: да потому что нечего запоминать! Потому что очень трудно запоминать синтаксически сложно организованные, но на самом деле не имеющие никакого смысла, кроме музыкального, наборы слов.

Вот в этом стихотворении, одном из самых известных у Бродского - здесь смысл как таковой содержится исключительно в двух местах: в про «красавице платье задрав» и в «представляя объем валовой». Эти места все и помнят, эти места все и цитирует. А остальное - ритмический шум, музыкальное сопровождение.

вообще же

Вообще же анапест, как я нечаянно обнаружил, в наши дни является чрезвычайно востребованным размером.

Им написаны, например такие наивыдающиеся стихотворные сочинение как стихотворение С. Гандлевского «Что-нибудь о тоске и разлуке» (см. Гандлевский), или поэма Т. Кибирова «Сквозь прощальные слезы» (см. Кибиров). (Оба – анапест трехстопный ).

дольник

Или вот, например, дольник (см.) на анапестической основе:

И. Бродский. Назидание

I.

Путешествуя в Азии, ночуя в чужих домах,
в избах, банях, лабазах - в бревенчатых теремах,
чьи копченые стекла держат простор в узде,
укрывайся тулупом и норови везде
лечь головою в угол, ибо в углу трудней
взмахнуть - притом в темноте - топором над ней,
отяжелевшей от давеча выпитого, и аккурат
зарубить тебя насмерть. Вписывай круг в квадрат.

II

Бойся широкой скулы, включая луну, рябой
кожи щеки; предпочитай карему голубой
глаз - особенно если дорога заводит в лес,
в чащу. Вообще в глазах главное - их разрез,
так как в последний миг лучше увидеть то,
что - хотя холодней - прозрачнее, чем пальто,
ибо лед может треснуть, и в полынье
лучше барахтаться, чем в вязком как мед вранье.

III

Всегда выбирай избу, где во дворе висят
пеленки. Якшайся лишь с теми, которым под пятьдесят.
Мужик в этом возрасте знает достаточно о судьбе,
чтоб приписать за твой счет что-то еще себе;
то же самое - баба. Прячь деньги в воротнике
шубы; а если ты странствуешь налегке -
в брючине ниже колена, но не в сапог: найдут.
В Азии сапоги - первое, что крадут.

IV

В горах передвигайся медленно: нужно ползти - ползи.
Величественные издалека, бессмысленные вблизи,
горы есть форма поверхности, поставленной на попа,
и кажущаяся горизонтальной вьющаяся тропа
в сущности, вертикальна. Лежа в горах - стоишь,
стоя - лежишь, доказывая, что лишь
падая, ты независим. Так побеждают страх,
головокруженье над пропастью либо восторг в горах.

V

Не откликайся на “Эй, паря!” будь глух и нем.
Даже зная язык не говори на нем.
Старайся не выделяться - в профиль, в анфас, порой
просто не мой лица. И когда пилой
режут горло собаке, не морщься. Кур, гаси
папиросу в плевке. Что до вещей, носи
серое, цвета земли; в особенности - белье,
чтобы уменьшить соблазн тебя закопать в нее.

VI

Остановившись в пустыне, складывай из камней
стрелу, чтоб, внезапно проснувшись, тотчас узнать по ней,
в каком направлении двигаться. Демоны по ночам
в пустыне тревожат путника. Внемлющий их речам
может легко заблудиться, шаг в сторону - и кранты.
Призраки, духи, демоны - дома в пустыне. Ты
сам убедишься в этом, песком шурша,
когда от тебя останется тоже одна душа.

VII

Никто никогда ничего не знает наверняка.
Глядя в широкую, плотную спину проводника,
думай, что смотришь в будущее, и держись
от него по возможности на расстоянии. Жизнь
в сущности, есть расстояние - между сегодня и
завтра, иначе - будущем. И убыстрять свои
шаги стоит только ежели кто гонится по тропе
сзади: убийца, грабители, прошлое и т.п.

VIII

В кислом духе тряпья, в запахе кизяка
цени равнодушие вещи к взгляду издалека
и сам теряй очертания, недосягаем для
бинокля, воспоминаний, жандарма или рубля.
Кашляя в пыльном облаке, чавкая по грязи
какая разница, чем окажешься ты вблизи?
Даже еще и лучше, что человек с ножом
о тебе не успеет подумать как о чужом.

IX

Реки в Азии выглядят длинней, чем в других частях
света, богаче аллювием, то есть - мутней; в горстях,
когда из них зачерпнешь, остается ил,
и пьющий из них сокрушается после, о том, что пил.
Не доверяй отраженью. Переплывай на ту
сторону только на сбитом тобою собой плоту.
Знай, что отблеск костра ночью на берегу,
вниз по реке скользя, выдаст тебя врагу.

X

В письмах из этих мест не сообщай о том,
с чем столкнулся в пути. Но, шелестя листом,
повествуй о себе, о чувствах и проч. - письмо
могут перехватить. И вообще, само
перемещенье пера вдоль бумаги есть
увеличенье разрыва с теми, с кем больше сесть
или лечь не удастся, с кем - вопреки письму -
ты уже не увидишься. Все равно, почему.

XI

Когда ты стоишь один на пустом плоскогорье, под
бездонным куполом Азии, в чьей синеве пилот
или ангел разводит изредка свой крахмал;
когда ты невольно вздрагиваешь, чувствуя, как ты мал,
помни: пространство, которому кажется ничего
не нужно, на самом деле нуждается сильно во
взгляде со стороны, в критерии пустоты.
И сослужить эту службу способен только ты.

Считаем:

Путешествуя в Азии, но чу я в чужих домах,

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15

в избах, банях, лабазах - в бревенчатых теремах,

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14

Первые две-три стопы - до цезуры – совершенно правильный анапест, чем и задается общая анапестическая ритмическая инерция; после начинаются отклонения (причем довольно-таки подчиняющиеся определенным закономерностям, которые я примерно понимаю в чем состоят, но формулировать покуда лень), а затем, в следующей строке, опять до цезуры  правильный анапест (ну, часто со спондеем на первой стопе, но спондей, как известно, не в счет ).

2. Что до стихотворения как такового, то оно, конечно, чрезвычайно замечательное.

Помимо главного своего достоинства - чрезвычайно замечательной интонации и гибкого и упругого ритма, оно еще и - правдивое описание России, как она есть: страны чумазой, пустынной, угрюмой, населенной людьми мрачными, опасными, скрытными, готовыми зарезать за копейку, и которым нельзя верить ни в чем и никогда, и которые сами никому никогда не верят ни в чем и ни на грош.

Где можно жить только таясь, скрываясь и молча, прикидываясь штирлицем и передвигаясь в основном ползком, как на переднем крае.

русофобия

Русофобия? Да нет, правда жизни: все это действительно так и есть. Другое дело, что не только исключительно это, но и это тоже -очень сильно так.

Победоносцев, например, который для нынешних борцов с русофобией должен был бы быть непререкаемый авторитет. Так он совершенно согласен с Бродским: известна история, описанная Розановым, как к нему пришла делегация «духовноищущей» интеллигенции во главе с Мережковским и стала заливаться соловьями: «То-се, общественность, культура, Россия…»

Победоносцев в ответ на это, по словам Розанова даже не плюнул, а как-то выпустил слюну на паркет и сказал: «Россия! Да знаете ли вы, что такое Россия? Ледяная пустыня, а в ней  человек с топором, вот что такое Россия!»

Вся последовавшая затем русская история чрезвычайно подтвердила верность такого его воззрения.