Аполлинер

Материал из Энциклопедия Мирослава Немирова
Перейти к: навигация, поиск

Аполлинер, Гийом

0. Под мостом Мирабо тихо Сена течет
      И уносит нашу любовь...
  Я должен помнить – печаль пройдет
И снова радость придет.

      Ночь приближается, пробил час,
      Я остался, а день угас.

Будем стоять здесь рука в руке,
      И под мостом наших рук
  Утомленной от вечных взглядов реке
Плыть и мерцать вдалеке.

      Ночь приближается, пробил час.
      Я остался, а день угас.

Любовь, как река, плывет и плывет,
      Уходит от нас любовь.
  О как медлительно жизнь идет,
Неистов надежды взлет!
    
      Ночь приближается, пробил час.
      Я остался, а день угас.

Проходят сутки, недели, года...
      Они не вернутся назад.
  И любовь не вернется... Течет вода
Под мостом Мирабо всегда.

      Ночь приближается, пробил час.
      Я остался, а день угас.

Одно из самых знаменитых стихотворений Г. Аполлинера, классика французской поэзии 20 века.

1. Один раз мне чуть было не довелось приобрести некоторую выгоду от знания некоторых стихов Г. Аполлинера.

Это было примерно в начале весны 1986 года.

Автор этих строк проживал тогда в городе Тюмени, летом 1985-го года он закончил университет, получил диплом и, всячески помыкавшись в поисках лучшей доли, нигде ее не нашел: никуда на работу с филологическим образованием, кроме как в учителя не брали. И, деваться некуда, он устроился учить детей русскому языку и литературе в четвертых “Д”, “Е” и “Ж” классах средней школы номер 42, что во втором микрорайоне. (Если кого удивляют индексы классов, ему сообщу: у нас еще были четвертые «И» и «З», а пятый – даже и «К». Большая школа! Тюмень – (тогда была) молодежный город. )

И опять же и вот: в один из указанных дней указанного начала весны указанного 1986-го года прибегает ко мне наша школьная комсоргша, с которой мы были в довольно приятельских отношениях, вся в состоянии ужаса и паники: у тебя комсомольские взносы – все уплачены? Если нет, давай срочно плати!

– А что случилось?

– Да вот начальство под предлогом этой неуплаты придумало тебя срочно исключить из комсомола, а потом уже, как следствие, – и с работы выгнать.

– Да что такое?

– Да они – школьное начальство – почему-то решили, что ты баптист или что-то в этом духе, вот и перепугались!

– Я – баптист?!! Да с чего это им такое в голову пришло?

– А что ты там в учительской о Христе рассуждал?

– Я – о Христе?! – молодой человек я был тогда религиозно абсолютно индифферентный, и ни баптистам, ни еще кому угодно в этом духе нисколько не сочувствовал.

Тщательно подумав, я понял откуда это взялось. Говоря из учительской по телефону, я, уж не помню к чему, процитировал Аполлинера:

Христос новее всех сенсаций!

Оттуда вот оно и пошло: услышали, задумались, и – – –

2. Так вот и вышло, что я чуть не получил благодаря знанию некоторых стихов Аполлинера некоторую выгоду. Ибо я как раз вовсе был не против того, чтобы меня каким-либо образом из школы выгнали, пускай хоть и за баптизм. Ибо работать учителем мне вовсе не хотелось – я почитал себя предназначенным к большему – а уволиться добром было практически невозможно: получил бесплатное образование? Отработай его три года про распределению!

Был конечно простой и элементарный способ одним махом от всего избавиться – пару раз прийти на уроки пьяным в жопу, и все дела; но тогда мой радикализм был еще робок, и я на это не то, чтобы не решался, но даже и самой мысли разрубить все проблемы одним таким ударом мне и в голову тогда прийти не могло. Я был вполне законопослушным молодым человеком, и даже не антисоветчиком, воспринимая советскую власть как что-то вроде зимы или силы земного тяготения: зло, конечно, но зло неизбежное, и, следовательно ― – ―

Впрочем, пользы я от этого своего баптизма – и, следовательно, от знания Аполлинера – все таки так и не получил: учителей не хватало, и выгнать учителя посреди учебного года, пусть хоть и баптиста – не было сочтено возможным.

3. Кстати, насчет учительства – учителем работать вовсе не так трудно, как это себе кое-кто представляет. И даже не так нудно, как кажется. Более того: оно даже частично и забавно: скакать по классу яко дрессировщик на арене меж тумбами с лютыми зверями: Молчать! Сидеть! Читать! Писать! Учить! Отвечать! Найти подлежащее и сказуемое! – и т.д.

Синтаксис там, словообразование, – я и новаторские методы новейшей по тем временам лингвистики применял, анализ глубинной семантико-синтаксической структуры по Филлмору, Апресяну и Мельчуку, и всю прочую фигню, которой я тогда увлекался, и у меня даже и успеваемость росла – потому что, проанализировав глубинную семантическую структуру высказывание, находить подлежащее гораздо легче, а главное, интереснее, чем не проанализировав ее.

Но уж только чересчур. Четыре урока ежедневно, шесть дней в неделю – чересчур. Один–два урока в день – милое дело и даже развлечение; но к середине третьего я уже являл собой выжатый лимон, а четвертый ...

Белая гадость лежит под окном,
Я ношу шапку и шерстяные носки,
Мне везде неуютно и... это... чай пить неохота, –

– в отчаянии диктовал я детям в виде диктанта. Сердобольные девочки поднимали руку и спрашивали: «Мирослав Маратович, это вы про себя сочинили?»

Правда и получал я – за переработку – бешеные по тем временам деньги, примерно 250-280 рублей, да только...

Как и все советские культурные люди, я предпочитал тогда (да впрочем, и сейчас) лучше за рубль лежать, чем за сто бежать.

4. Вернемся к Аполлинеру. Это что же – такой я был, что ли, выходит, поклонник этого автора? Ну, а как же!

Самый главный французский авангардист, изобретатель слова «сюрреализм» – в начале 1980-х не быть поклонником Аполлинера (и Рембо, и Бретона, и Арагона, и Элюара, и Лорки, и Сандрара, и Неруды, и про кого кто там еще тогда слыхали? Про Э.Т.Каммингса? Аллена Гинзберга? Эзру Паунда? Ти Эс Элиота? – и этих всех, конечно, тож) было, конечно, все равно, что на лбу у себя написать «ЛОХ и ДЯТЕЛ». А я к тому, чтобы такое на лбу у себя написать, был еще никак не готов.

Вот и приходилось.

(Правда я и тогда позволял себе намекать, что наш Маяковский так полютее будет, но прямо так и сказать, что полностью все именно так, и более никак, - до этого я дозрел только годам к тридцати.)