Брунько

Брунька, кстати, собираемся выписать, чтобы у Гельмана выступил. Как-никак, человек-легенда.

valery_pavlov: Да я только Белозора и Володину из вашей компании знаю. А тут Максим Юрьевич отметились: http://m-yu-sokolov.livejournal.com/62293.html

nemiroff: Александра Брунько не знаете? Ростовский проклятый поэт, лет так уж, наверно шестидесяти - реально человек-легенда. И посидеть успел, и поседеть, и вообще... У Белозора в Волшебной Стране про него есть главка.

valery_pavlov: Это не тот, который ходил зимой босиком и в военной рубахе с полковничьими погонами?

А, еще Дубровина - он там у стеночки улыбается.

nemiroff: Ну нет, он такой классический интеллигент-диссидент, вполне вменяемый. С классическим лицом страдающего интеллигента. В восьмидесятые ходил исключительно в светлом костюме и при галстуке - костюмчику, правда, тому тогда уж лет двадцать было. Красавец, вообще-то, – и на лицо, и в целом: худой, высокий, прямой. Типаж вроде Бунина – но красивей: хоть в кино снимай.

А вот, нашёл. Это ксерокс с фотографии:

Не авангардист - традиционного толка поэт. В своём жанре - хороший.

Просто жизнь так всё время складывалась - то то, то сё, то в тюрьму посадят за жизнь без паспорта (получать его от сатанинской власти ему было западло.) Год отсидел, кстати. Уже при Горбачёве! За тунеядство и бродяжничество.)

Никогда нигде их принципа не работал. Никогда не имел постоянного угла, жил - и до сих пор живёт, как положено поэту, то есть как птицы небесные. Ну и алкоголизм само собой...

Очень заслуженный деятель, короче, говоря.

valery_pavlov: Да, я проникся уважением.

shapur: Великий человек. Ты мне рассказывал еще до нашей поездки в Ростов про него, а как же не получилось почему-то познакомиться?

nemiroff: Не сложилось, да.

Вот история, иллюстрирующая хитрость Брунька – классическую хитрость алкоголика.

Встречает он раз меня . Естественно, первое его побуждение – спросить рубль. Но он понимает, что я не тот человек, который даст ему рубль: скорей всего, у меня его нет, а если есть – он мне самому нужен. Поэтому он заходит с хитрой стороны:

- Почитал я твои стихи, старик, - охуительно! То я на слух как-то их не воспринимал, а сейчас почитал глазами внимательно – гениально! Особенно рифмы мне понравились.

(Хвалить рифмы – это классика: когда тебе читают стихи, а тебе нечего сказать о них хорошего, но и человека обижать не хочется – похвали рифмы. Или – пожури рифмы. В любом случае это будет и не обидно, и - проявление серьёзного отношения к автору: вон, даже в такие технические тонкости, как рифмы, вник).

- Это ты что читал? А, у Авдея брал? Так там же как раз без рифм: белый дольник.

- Да? – теряется Брунёк. Но тут же находится: - Нет, старик, ты не понимаешь – ты так охуительно написал, что оно без рифм, а всё равно так охуительно, как будто с рифмами!

В 1998 году я побывал в Ростове в первый раз после 1990 года – поехал на главную улицу его, Садовую, бывш. Энгельса – и, действительно, первого (и единственного), кого встретил из знакомых – Брунька.

- О, старик, давно тебя не было видно! Где пропадал? – обрадовался мне Брунёк. – У тебя четырёх рублей не будет?

Четыре рубля – это было как раз на 50 грамм водки в ближайшем заведении. У меня они были, мы пошли, взяли, потом ещё взяли, и ещё…

В кармане Брунька была замусоленная его книжка – он её носил с собой, чтоб на основании её просить налить поэту. В какой-то момент я уходил поссать, и, вернувшись, увидел, что какие-то юнцы насмехаются над Бруньком: что, дедок, нашёл нового человека, который тебя ещё не знает, и – раскрутил на пузырь?

- Дураки – осадил я юнцов. – Александр Виленыч – замечательный поэт, я вот специально приехал из Москвы брать у него интервью (это я наврал). Вы должны от радости прыгать, что он вот тут, на Энгельса каждый день ошивается, вы потом внукам будете рассказывать, что самого Брунька похмеляли!

Выговор у меня если и не московский, то уж никак не ростовский, поэтому юцы поверили и очень удивились. Может, в следующий раз похмелят Брунька.

Вид, кстати, Брунёк имел очень представительный: высокого роста, худой, прямой, с красивым благородным страдающим лицом бывшего предводителя дворянства.

Теоретически - мог бы в девяностые годы сделать хорошую карьеру и торчать непрерывно в телевизоре – поэт, патриот, антисоветчик, реально пострадавший от советской власти, да ещё и красивый на вид.

Но не сделал.

И не пытался, я думаю.

Потому что чтобы сделать карьеру – надо быть васей аксёновым с головы до ног – а Брунёк не таков.

tschausy: Замечательный портрет. Я Брунько знал, конечно. В 1995 в Москве прошел ложный слух, что ему совсем худо, т.е. вообще... Стишок тогда написался, а оказалось, что слух ложный. Стало быть, долго жить будет, слава Богу.

nemiroff: Да.

Вот Белозор - Волшебная Страна:

"Александр Виленович Брунько - великий поэт земли русской. Это явствует из эпичности фигуры и личности поэта, из внутреннего ощущения самого Александра Виленовича, из его стихов и частичной невменяемости их автора.

Брунько старше всех в нашей компании лет на десять-пятнадцать. Нам он достался “по наследству” от предыдущего поколения. Это бездомный, очень одинокий человек с собачьей жизнью, которую во многом он сам себе и устроил.

До сих пор его можно встретить на углу улицы Энгельса и Газетного переулка - одном из самых прохожих мест Ростова.

На заре Перестройки он успел год посидеть в тюрьме за нарушение паспортного режима, и если раньше тюрьма присутствовала в его творчестве опосредованно, как образ (Россия - тюрьма, СССР - тюрьма), то после освобождения стала отдельной темой, и стихи о тюрьме составили значительную часть книги с характерным названием “Поседевшая любовь”.

С годами стихи Александра Виленовича обретали всю большую эпохальность: Тюрьма, Россия, Православие. Плюс периодически возникающий приазовско-донской колорит. И пафос, и замах, и глобальность обращений вполне уместны в определенном возрасте. Тем более, что уже много лет Александр Виленович является глубоко пьющим человеком.

Я специально воздерживаюсь от цитат, но поверьте, Брунько - настоящий поэт, причем дело тут не в качестве стихов. Он вообще поэт. Естественно, жить ему от этого не легче. Но он жив. Дай Бог ему здоровья!

Дом Актера. Ночь. По темному грязному коридору бредет Сева Лисовский, волоча за ноги пьяного человека Ника Володина. Он держит подмышками никовы ноги в разбитых ботинках. Ник едет головой по бетонному полу, оставляя волосами след, как от метлы. Он спит. Он едет домой. Рядом с Севой шагает великий поэт земли русской Александр Виленович Брунько. Он выговаривает Севе:

- Сева, еб твою мать! Как тебе не стыдно! Ты что, не можешь взять его как-нибудь по-другому! Он же человек, а не хуй собачий!

Сева тянет Ника дальше, периодически повторяя:

- Саша, иди на хуй!

В Дом Актера к поэту Калашникову привели молодого поэта почитать свои стихи. Там у него все время рифмовалось слово "узда". Калашников послушал, стал что-то говорить. Случился тут же великий поэт земли русской Александр Виленович Брунько. Калашников его спрашивает:

- Ну а ты, Саша, что скажешь?

Брунек подумал и говорит:

- Я знаю только одну рифму к слову "узда".

Поэт Мирослав Маратович Немиров читал поэтам Калашникову и Брунько свои стихи. А стихи у него, как известно, полны ненормативной лексики. Вот он почитал и стал ждать мнений. Калашников говорит:

- Ну что, стихи, безусловно, талантливые. Только вот неприятно, хуи во все стороны торчат.

А Брунек говорит:

- Тут Виталик какие-то хуи увидел, а я так ни хуя не вижу!

Александр Виленович Брунько отсидел год в тюрьме за нарушение паспортного режима. Выйдя на волю, он поселился в Доме Актера. Появился он похудевший, аккуратно подстриженный. В поведении наметилась некоторая каторжанская жесткость, лагерная выправка.

В один из первых вечеров все сидели, пили. Кто-то стал жаловаться на жизнь: денег нет, все плохо... Суровый Брунек сказал:

- Нет денег? Укради! Ты же мужик!

Через две недели это прошло.

Великий поэт земли русской Александр Виленович Брунько издал книжку. Денег ему дал друг - расхититель социалистической собственности, с которым Брунько сидел в тюрьме. Книжка называлась "Поседевшая любовь". Все шутили: "Посидевшая любовь".

Отдыхали мы компанией в "Радуге", на воздухе. Брунько выпил свои два стакана и поник. А мы пили дальше. С нами сидел Лунев, сложно относящийся к евреям, и вообще человек серьезный, задумчивый. Достал он книжку Брунько и говорит:

- Александр Виленович, я уважаю вас, как поэта, как личность, мне интересно ваше творчество. Пожалуйста, надпишите книжку!

Брунько смотрит на него мутно, пытаясь сообразить, чего от него хотят. Тот снова:

- Ну пожалуста, Александр Виленович, я вас уважаю, как поэта, как человека..., - и так далее. Всего раза четыре.

Брунько, наконец, понимает, что от него требуется, с трудом поднимает руку. Ему в персты вкладывают стило. Он берет книжку.

- К-как звать?

- Вадим.

Брунек медленно опускает руку на страницу, начинает криво писать: д-до-р-рро-го... В это время Вася Слепченко ему кричит:

- Саша! Кому ты пишешь! Это же ярый антисемит!

Брунек замирает, задумывается, хмурится, поднимает взор на Лунева. Его мысль напряжена. После некоторой борьбы он произносит:

- Ты ган...ты ган... ты ган...ты ганн-н-дон!

Книжку он так и не надписал.

Как-то летом Авдей Степанович Тер-Оганьян приехал в Недвиговку навестить Александра Виленовича Брунько и застал Сашу за приготовлением обеда.

Стоит Брунько у печки, на плите чудовищных размеров кастрюля, в которой кипит вода. А из воды торчит огромная свиная морда, вся, как в бакенбардах, в черной накипи. Брунек сосредоточенно хлопочет:

- Так, еще немножко соли, перчику..., так, лаврушечки... Садись, старик, сейчас будем кушать!

Авдей Степанович говорит:

- Спасибо, Саша, я из дому, пообедав.

Авдей Степанович с Брунько пошли к бабе Шуре за вином. Дело было летом в Недвиговке. Баба Шура усадила их за стол, налила по стаканчику, пододвинула помидоры. Брунек взял стакан, стал пить. Тут мимо проковыляла, хрипя, индоутка. Брунек поперхнулся.

- Блядь! - сказал он, прокашлявшись. - Чуть не блеванул!

Гуляли Авдей Степанович Тер-Оганьян и Александр Виленович Брунько по Недвиговке. Авдей Степанович нарвал с дерева абрикосов и стал есть. Спрашивает Брунько:

- Будешь?

- Ты что, старик! - говорит Александр Виленович. - Они же немытые!

Однажды противной ростовской зимой проснулись Авдей Степанович Тер-Оганьян и Александр Виленович Брунько с похмелья. Побежали, взяли пива, зашли в сквер. Брунько говорит: "Все, не могу больше!" - открыл бутылку, приложился жадно и пьет. А мимо какие-то два маленьких ребенка с папой прогуливаются. Подошли к Брунько, головы задрали и смотрят. Папа им, глядя в сторону: "Пойдемте, дети! Видите, дядям жарко, дяди пьют водичку!"

А кругом зима, сугробы грязные, ветер дует...

Как-то раз проснулись Авдей Степанович Тер-Оганьян и Александр Виленович Брунько в Доме Актера, и стало им худо. Денег у Авдея Степановича нет, а у Александра Виленовича вообще ничего нет. В общем, беда. Стали думать. Брунько говорит:

- Старик, можно продать твои простыни!

- Саша, ну где мы их будем продавать!

- Как где? - говорит Брунько.- Ты что, старик? В столовой, конечно!

Великий поэт земли русской Александр Виленович Брунько говорит:

- Старик, дай мне рубль! Мне нужен рубль, чтобы выйти из запоя!"»