Шнапс

Материал из Энциклопедия Мирослава Немирова
Перейти к: навигация, поиск

Осенью 1988-го года - если точней, в сентябре его, - в Союзе Советских Социалистических Республик, если кто забыл, напоминаю: имелся угар антиалкогольной кампании, чтобы людям водки - не пить.

В Ростове-на-Дону, однако, этот угар имел довольно мягкий характер. Во всяком случае, магазин "Солнце в бокале", который с начала 1960-х годов находится в самой центральной точке города, на самом главном пересечении двух его главных улиц, Энгельса и Буденновского, не только не был закрыт, но даже и не переименован. И каждый день в нем действительно торговали. И хотя, конечно, имелось безобразие диких очередей, но автор этих строк и его друзья к тому времени принадлежали уже к такому типу людей, у которых уж где-где, а в "Солнышке" всегда найдется в очереди знакомый, которому только деньги передать, а уж он купит.

И вот мы подходим к "Солнышку" в условиях хоть и сентябрьского, но жаркого дня. Мы видим привычное кипение жизни. Еще мы видим человека небольшого роста, имеющего вид городского сумасшедшего: у него пятидневная щетина, волосы - дыбом, глаза за круглыми очечками имеют выражение полного ужаса, белая рубаха свисает с одного бока до колена, выбившись из мешковатых штанов, в дополнение ко всему у него на шее - галстук. Он имеет вид городского сумасшедшего, имеющего интеллигентных родственников, которые пытаются поддерживать его внешний облик хоть сколько-нибудь пристойным. И при этом еще сумасшедшего, испытывающего муки похмелья.

- Похмелиться не знаешь как, мужичок? - имея склонность к милосердным поступкам, хлопаем его по плечу мы. - Сча, погоди!

Мужичок дико озирается и начинает издавать всевозможные звуки, являющиеся бессмысленным лепетом. Мы его ведем в кусты, открываем бутылку вина мадерового типа "Ала-башлы" посредством нагревания спичкой пластмассовой его пробки, протягиваем ему. Испив из горла положенное количество, мужичок начинает продолжать лепетать, а мы, вслушавшись в этот лепет, начинаем понимать, что он хотя и по-прежнему довольно бессмысленен, но не оттого, что мужичок - безумец, а оттого, что он есть, видимо, лицо какой-то из зарубежных национальностей.

Из произведенных расспросов выясняется, что так оно и есть, что национальность эта является германско-демократической, только вчера приехавшей в город Ростов-на-Дону из города Потсдама для обучения в аспирантуре Ростовского университета. И это лицо, угостившись от нашего стола, теперь хотело бы угостить тем же и нас, и даже имеет на это деньги, только не знает, как купить.

Дальнейшее очевидно: как купить, мы знали, и стали делать это опять и опять, гуляя туда-сюда по городу Ростову в погоду практически летнюю, но только лучше - не такую жаркую. (Летом в Ростове просто чудовищно жарко). Тем более что, опохмелившись, мужичок вспоминает, что знает русский язык, и довольно-таки неплохо. Ибо является профессиональным филологом-славистом, и в Ростов приехал, собственно, с целью изучить на месте южнорусский диалект - и написать о нем диссертацию.

При этом ведется международная беседа, и посвящена она, само собой, сравнительному анализу пьянства русского по сравнению с зарубежным.

- А что, - гордо гордимся русским пьянством мы, - в подворотнях-то у вас в ГДР небось не пьют?

- Почему не пьют? Если погода хорошая, как сегодня, то очень даже пьют.

- Но не из горла же!

- Почему не из горла, - не соглашается немец. - Из горла тоже очень даже пьют.

- Но не такую же отраву!

- Ха! Вы бы нашу отраву попробовали! - парирует немец, которого зовут Ральф.

2

Утреннее пробуждение происходит в так называемом Доме Актера, - огромном здании эпохи позднего конструктивизма, заброшенном и полуразрушенном, в котором самозахватом живет в это время всевозможная ростовская богема - по-английски это называется "сквоттеры". Полуживых, нас будит описываемый немец, ибо нужно купить опохмелку, а он самостоятельно этого не умеет. Из расспросов выясняется, что когда мы уже спали, совсем вырубившись, Ральф бродил по различным соседям и со всеми пил. То есть, ничтожный немчура, выходит, перепил нас, крепких русских парней!

Задетые этим за живое, мы идем и покупаем на этот раз напитков сорокоградусной крепости - коньяк азербайджанский под названием "Три бочки". И - к нашему ужасу и стыду, день заканчивается так же, как предыдущий: автор этих строк и его ростовские друзья давно уже являют собой позорные бесчувственные тела, а немчура продолжает шастать во мраке ночи по коридорам "Дома актера" и пить все, что ни подвернется под руку, со всеми, кто ему в этих коридорах ни подвернется.

На третий день пили пиво. Это, конечно, с нашей стороны было уж совсем неудачным ходом: пытаться перепить немца его природным напитком - это было, конечно, верхом легкомысленной самонадеянности.

- Да что же это? - недоумевали мы. - Ведь и в школе учат, и в кино показывают подвиг русского солдата Андрея Соколова из "Судьбы человека", который выпил два стакана водки без закуски и тем поверг фашистских оккупантов в трепет перед силой русского духа! И мы спросили Ральфа, пробовал ли он когда-либо наркотики.

- О, нет, у нас в Ди Дойтче Демократише Републик это очень строго, этим занимаются только совсем на дне, очень секретно!

В Ростове-на-Дону с этим никогда не было строго и секретно, и мы, хоть и не большие любители этого дела, пошли к Центральному междугородному телефону в Газетном переулке - именно там всегда, и в 1970е, и в 1980е, и, наверное, и сейчас, собираются любители этого зелья, - и купили. Не наркомании ради! Только ради патриотизма!

- А можно я друга с собой возьму? - попросил Ральф. - Он тоже никогда не пробовал, ему тоже будет интересно.

Взяли и друга, белобрысого немчика в очках. Забили, зашмалили, обкурились как сволочи. Но и опять результат оказался не в нашу пользу: никакой потери человеческого облика со стороны немцев не наблюдалось, они сидели важные, прислушиваясь к своим внутренним ощущениям, и только что в тетрадочку не записывали результаты наблюдений. А вот с нашей стороны как раз потеря человеческого облика очень даже наблюдалась, даже и вспоминать неохота.

В конце концов Тер-Оганян А.С. предложил: нужно его стеклоочистителем попробовать! Это была хорошая идея, стеклоочистителя немчура, может быть, все же бы не осилил. Но пить стеклоочиститель нам и самим очень не хотелось без крайней нужды, так что пришлось смириться, признав, что ничтожный и тщедушный немчик нас перепил.

Такова сила немецкого пьянства, виденная автором этих строк своими собственными глазами.

Впрочем, с Ральфом мы ссориться из-за этого не стали, а все равно дружили, и даже впоследствии, в 1990е, некоторые из ростовских людей посещали его на его германской родине.

3

Что до национального германского напитка шнапса, то из моих знакомых его пил один Тер-Оганян, будучи в Германии туманной. Но суждения о нем не имеет:

- Просыпаюсь утром - все караул, помню только, что куда-то ночью ехал в такси. Под кроватью пустые бутылки, на одной из них написано - шнапс. Следовательно, я его пил. Но каков он на вкус, что это такое вообще - не помню!

Так описывал А.С.Тер-Оганян свои впечатления от дегустации национальной немецкой водки "шнапс".

4.

В конце части 3 сказано: "Впрочем, с Ральфом мы ссориться из-за этого не стали, а все равно дружили, и даже впоследствии, в 1990-е, некоторые из ростовских людей посещали его на его германской родине." Вот истории, как посещали.

5.

Николай Константинов пытался посетить Ральфа.

А ростовский художник Константинов Николай живет в особом мире, весьма отличном от того мира, в котором живет остальное человечество. Дело в том, что он имеет склонность постоянно и непрерывно курить некую особую траву, которая и переносит его в некие особые, отличные от нашего миры. И делает это он так упорно и так много лет без передыха, что он находится в этих иных мирах уже и тогда, когда не курит этой волшебной травы. Он, иначе сказать, переселился в них окончательно, в нашем мире находится только его бренное тело.

Пример из книги Максима Белозора "Волшебная Страна":

"Художник Николай Константинов увлекся резьбой по дереву. Накупил всяких инструментов, в том числе несколько отличных топоров. А человек он во хмелю буйный. Бывало, придут гости, выпьют немного, он сразу давай топоры показывать: смотрите, какие острые! Гости говорят: "Хорошие у тебя, Коля, топоры," - и стараются незаметно запихнуть их ногой поглубже под диван.

Однажды Коля поссорился с женой. Она убежала на улицу, а он достал топоры и принялся рубить домашние вещи. А время было холодное. Вот стоит Вика на улице в халатике и плачет. Подходят молодые люди.

- Что случилось, девушка?

Она рассказала.

- Ну, - говорят молодые люди, - это ерунда. Сейчас мы его успокоим. Какая, говорите, квартира?

И пошли. Через пять минут вернулись, извинились и ушли по своим делам. Коля потом рассказывал:

- Рублю я пальто. Чувствую спиной - от двери какая-то агрессия надвигается, какое-то зло. Я топоры наизготовку и поворачиваюсь к двери! А там темно, не видно ни хуя! Но чувствую - агрессия отступает, отступает...

Постояла Вика, постояла и пошла ночевать к Диме Келешьяну. Утром Дима побежал посмотреть, как там Коля. Входит: дверь нараспашку. Посреди комнаты на груде порубанного барахла спит Коля - руки раскинул, в каждой по топору зажато. Проснулся, увидел Диму, улыбнулся: "А, Димка! А я всю ночь рубил, рубил, заебался!"

6

А вот, собственно, история как Кол Константинов ездил к Ральфу.

1990, осень. Н.К. приезжает в Москву, с целью посетить Германское посольство и получить визу. С вокзала он звонит в Трехпрудный: вот, я приехал, как к вам добраться? Зная Кола, мы ему решаем не рассказывать подробно дорогу, а говорим просто: ты приезжай на метро Горьковская, выходи наверх из первого вагона, а мы тебя встретим.

Ехать от Комсомольской до Горьковской, нынешней Тверской, - минут 20 самый максимум. Ждем 20 минут, ждем 40 минут, ждем час. Надоело, плюнули, ушли. Через 3 часа звонок. Крайне возмущенный Кол:

- Чуваки, вы охуели, я тут уже 3 часа стою, где вы?

- А ты-то где?

- Как где? Как вы сказали. В метро.

- А какое метро?

- Какое? Сейчас спрошу.

Слышно как Кол хватает прохожих за рукав, чтобы узнать у них, какое же это метро, из которого он звонит.

- Кировская! - наконец сообщает он.

- Кировская? Тебе же на Горьковскую велели ехать!

- Да? А я не понял. Вы сказали какого-то революционера, я какого увидел, там и вышел.

В тот раз в Германию он так и не уехал: он не знал, что для выезда за границу нужен не простой общегражданский паспорт, а специальный международный. Пожил в Москве, поехал назад в Ростов - делать загранпаспорт. И так ездил туда-сюда раза четыре - все какую-нибудь нужную для посольства бумажку он забывал. Хотя ему дали написанный на понятном и простом русском языке список, что именно требуется в это Посольство предоставить.

7.

Но, наконец, все-таки уехал. Спустя некоторое время звонит оттуда:

- Ральф обманул! Нет такой улицы в Берлине, какой он адрес дал!

- В Берлине, может быть, и нет. Но Ральф, вообще-то, в Потсдаме живет. А ты в Берлине? Где же ты там обитаешь?

- Да у каких-то панков тут поселился - мне с ними плохо, они сумасшедшие совсем, размалеванные все, как бляди, музыку плохую свою без конца играют! (Как всякий любитель марихуаны, Кол был заодно и любителем всяком фри-джаза и тому подобного; панк-рок для него - - -)

- Как же ты с ними связался?

- Потом расскажу, когда вернусь, сейчас уже деньги звонить кончаются.

Не вернется, думали, Кол, так и сгинет на просторах Германии в поисках Ральфа среди панков с их плохой музыкой. Но нет, вернулся. Расспрашивали его - как оно там, в Германии, чего оно там - ничего толком не добились: осталось у Кола от германской жизни одно ощущение непрерывного разнообразного бреда и тотального сумасшествия. (У него, впрочем, и от жизни в России такое впечатление лет вот уж 25; только хорошая затяжка, да хорошая же порция фри-джаза позволяют ему как-то примирить хаос в своей голове с хаосом окружающей действительности.)

Ральфа и Потсдам он так и не нашел, три месяца в Германии так и прожив с размалеванными панками и их плохой музыкой, и даже ездил с ними по каким-то германским городам - только Кол не запомнил, как они называются и чем они друг от друга отличаются. Но как он у панков поселился - это он все-таки запомнил и был в состоянии рассказать. Это было так.

8.

Кол приехал в Германию не знаю ни слова по-немецки и пару десятков слов по-английски (лав, дрим, герл, мен и прочее, что поется в песнях разной музыки). Правда, у него с собой был русско-немецкий разговорник; но немецкая графика - не такая простая, как кажется, ее нужно уметь читать, да еще слова ужасно длинные, пока прочитаешь - язык сломаешь. Так что, когда Кол приставал к немецким прохожим с фразами из разговорника, кое-как прочитанными им, пытаясь выведать у них разные нужные для жизни знания - прохожие шарахались от него как от опасного безумца, глаголающего глоссалалией.

Так он несколько дней бродил по Берлину, ища записанную у него на бумажке улицу, где живет Ральф. Наконец, он совсем измучился, отчаялся, был голоден, уже неизвестное количество времени не курил излюбленной травы - с собой везти побоялся, а где ее в Берлине добыть - естественно, не знал.

И вот отчаяние и еще некая неведомая сила заставила войти его в ближайший дом, подняться сколько-то этажей по лестнице, и - позвонить в первую попавшуюся квартиру. Неведомая сила правильно вела Кола: это как раз и был сквот, где обитали упомянутые панки.

- Господа! Я уже несколько суток ничего не ел! Помогите мне! - попытался Кол составить немецкую фразу из слов своего разговорника.

Но из-за неправильного произношения и незнания синтаксиса и прочей морфологии вышло у него:

- Друзья! Я уже несколько суток ищу, где бы повеситься!

Такого человека панки не могли не зауважать - и тут же пригласили его осуществить это у них, сейчас. Но постепенно то да се - и не стал К.Константинов вешаться. К тому же он ведь на самом деле и не собирался. А стал он у них жить, несмотря на плохую музыку и все прочее.

Опять же - что-что, а где раздобыть в Берлине траву - это панки знали.

b0gus: Коля Константинов это да .....

9.

А вот история, как осенью 1989-го года Сергею Тимофееву (Тиме) и его другу Дмитрию Келешьяну довелось посетить тогда еще существовавшую Германскую Демократическую Республику в качестве гостя вышеупомянутого Ральфа.

Тима и Келешьян прилетают самолетом в ГДР - и попадают в самый разгар крушения Берлинской стены. Нежданно и негаданно, они получают возможность посетить не только братскую страну развитого социализма, но и своими глазами посмотреть на звериной оскал западноберлинского капитала - а в те годы получить такую возможность для простых парней из города Ростова-на-Дону!

Глухой осенней европейской ночью они отправляются туда. Ночью - потому что какие-то КПП все-таки существовали, и, если немцев уже свободно пускали туда и обратно, то с советским паспортом были сложности. А ночью пограничников было можно убедить, подарив им бутылку, например, шнапса.

И они - делают это, и в результате, вот, они стоят в самом Западном Берлине, в обстановке глухой ночи и поздней осени. Они стоят. Им, прямо скажем, страшно. Кругом - глухая ночь. Кругом - подозрительные трущобы. Кругом - запад, да еще и какой: Западная Германия! Узнает в них русских какой-нибудь гитлеровский недобиток, и - поминай как звали!

Тут они видят: некий подвальчик, и вывеска над ним, и свет, горящий внутри - кафе, и, что главное, открытое, несмотря на ночное время. Они заходят в него: глупо, действительно, торчать на улице посреди дикого и пустого ночного Западного Берлина, тем более поздней осенью, в обстановке холода и сырости.

Они заходят. Ни души. Они садятся в уголке. Кельнер с салфеткой через руку предлагает им заказывать что-нибудь. Подумав и рассудив - денег у них, естественно, кот наплакал, а уж тем более западноберлинских, они заказывают - чай. Чай, напоминаю, в СССР при советской власти стоил 3 копейки за стакан, то есть практически ничего.

- Чай? - изумляется официант.

- Чай! - подтверждают эти двое.

Озадаченный официант удаляется на кухню. Спустя некоторое время он возвращается, и действительно, с чаем. Чай он приносит - в пивных кружках. Расплачиваясь, два наших друга мрачно понимают, что на те деньги, в которые им обошелся сей экзотический напиток с далекого острова Цейлон, они могли бы в сракотан упиться простым немецким пивом, и даже еще съесть по немудреной немецкой сосиске.

Но, деваться некуда, назвавшись груздем, приходится лезть в кузов, и они сидят, пьют этот чай безобразной дороговизны, обсуждают вполголоса свои дальнейшие планы и намерения.

- А ю рашенз? - тут вдруг обращается к ним скучающий за стойкой буфетчик.

- Началось! - в ужасе понимают Дима с Тимой. Гитлеровские недобитки и реваншисты все-таки распознали в них русских, и сейчас вот - - -

- Ну, рашенс, - неохотно признаются они.

- О! Дас ист зер шен! Вери Велл! Gorbatschoff! Perestroika! Glasnost! - в восторге кричит буфетчик. - Что же вы эту бурду пьете? Я уж подумал, что вы англичане. Вы же русские - русским положено пить русскую водку! Wypiem, dryzia! Я угощаю! - объявляет он. Ибо был, был, был этот краткий, но исторический момент: западные люди ужасно любили Горби, а заодно и всех остальных русских. И буфетчик достает рюмки, достает бутылку, разливает.

- Начнем с самой лучшей, - поясняет он на смеси немецких, английских и русских слов (в детстве жил в русской зоне оккупации, как он объяснил), - а уж потом перейдем к остальному. Потом нам уже будет все равно!

10

К изумлению двух друзей, за 25 лет своей жизни в СССР твердо привыкших к тому, что все советское - третьесортное и говняненькое, западный немец вытаскивает из закромов в качестве лучшей не легендарную водку "Смирнофф", о которой был наслышан всякий советский человек, как о превосходящей по замечательности все, что только можно себе представить, и не каких-нибудь "Горбатчофф" или "Распутин", о существовании каковых тоже доваживалось им уже слыхивать, и не всякие прочие водки сплошь в двуглавых орлах и коронах, а простую советскую водку "Московскую особую" со скромной бело-зеленой этикеткой.

Изумленные, они выпивает по стопке, буфетчик прячет бутылку обратно в загашник и вытаскивает новую - и опять не "Смирнова" - "Горбатчова", а - "Столичную". Выпили и эту. Третьей была, наконец, "Смирновская". Четвертой - "Распутин". Пятой - еще какая-то.

- Да сколько ее у тебя? - в ужасе хватаются за голову Дима с Тимой.

- Да сортов двадцать есть, - отвечает западногерманский буфетчик.

Немая сцена. Два русских героя сией истории смотрят на буфетчика, не в силах вымолвить ни слова. Нынешнему поколению читателей уже, наверное, и не понять, почему. Для них разъясняю: а потому, что в СССР в это время было 2 (две) марки водки: "Русская" и "Пшеничная", да еще те люди, которые были вхожи в дома правящей номенклатуры, рассказывали, что видели в этих домах еще и такие марки советской водки, как "Золотое кольцо", "Посольская" и "Старка".

11

trurle: В СССР не помню уже, а в Москве еще свободно продавалась водка "Столичная". И еще "андроповка", не помню уже как звали. Так что сортов 4-5 набиралось.

nemiroff: В середине 1970-х СССР подписал контракт с Пепсико о том, что оно будет в Америке торговать Столичной и Московской. А за это в СССР она будет поставлять пепси. Вот со второй половины 1970-х ни Столичной, ни Московской в СССР в продаже и не стало. Она стала номенклатурным продуктом ещё хлеще, чем какая-нибудь осетрина. Зато в американских журналах второй половины семидесятых, в том же хоть Плэйбое, - очень много рекламы "Столичной".

Я "Столичную" и "Московскую" впервые попробовал уже в 1990-е. Когда её стало хоть жопой ешь - все, кто ни попадя, стали шлёпать этикетку "Столичная" на свой водноспиртовой раствор. Из-за чего, кстати, в 1993-м, кажется, году, пепсико договор с росплодимпортом не стало продлять - так как тот не мог обспечить зашиту марки.

Андроповка вообще просуществовала менее года - с осени 1983 по лето 1984.

trurle: Как это нередко бывает, воспоминания противоречивы. Я помню Московскую и Столичную в магазине, в Москве, в середине 80-х - кто же из нас прав?

nemiroff: Ну в Москве, да ещё в каком-нибудь особо шикарном магазине - Елисее, Новоарбатском, Российских винах, - может, и бывало. Но в остальном СССР - отнюдь.

o_proskurin: Нет, подождите... тут у вас хронологическое смещение.

"Московская" в 70-е определенно была (это был мой водочный дебют; более того: я помню ее не только за 3.62, но и за 2.87 - хотя это, конечно, детское воспоминание). Да и "Столичная" в принципе тоже была находима. "Старку" же мы, студенты-второкурсники, покупали в сельпо того самого картофельного совхоза, на который я глухо намекнул в своем сочинении под названием "Марлинский".

80-е годы - это, конечно, уже другое дело. Столичная, сильно подорожавшая, кое-где была. Московская, по-моему, исчезла как класс. Идея Андроповки и была - дать народу недифицитную дешевую водку, сопоставимую по цене с золотым веком стагнации. Восстановить, значит, ленинские нормы и удовлетворить ностальгические чувства по стабильности и достатку.

nemiroff: Значит, по порядку.

1. Про семидесятые я на самом деле сказать что-либо, опираясь на собственные воспоминания, особо не могу: я пить начал только в их последней четверти, притом в основном вино, притом жил я в очень специфическом городе Надыме, где зачастую водки в магазинах вообще не было - был болгарский коньяк "Плиска", алжирские ромы "Негро" и "Сент-Мишель", египетский бальзам "Абу-Симбел" итд: народ в Надыме богатый, поэтому резонно с точки зрения властей было ему продавать более дорогие напитки.

2. В 1980-е ни в Тюмени, ни в Ростове-на-Дону - я попеременно жил и там и там - ни "Столичной", ни "Московской" не было.

Про контракт с пепсико и его вопиющую невыгодность для СССР - там меняли пепси на водку чуть ли не в соотношении бутылка на бутылку - много писали в начале 1990-х.

3. Андроповка была всего-то чуть более полгода, он была совем ненамного дешевле обыкновенной водки (4 р 70 коп вместо 5 р 30 к), но это был уж такой яд, что мы, оголтелые и малоимущие пьянчуги, изо всех сил изворачивались, но старались от неё воздерживаться. Я, например, её пил всего-то раза два.

4. Старку, Зубровку, Перцовку, Охотничью и всё такого рода я попробовал только уже в 1990-е.

12. дополнение

Ральф, кстати, приехал с тетрадочкой, в которой был список книг, которые он надеялся в СССР прочитать: Гранин - "Зубр", Рыбаков - "Дети Арбата", Кондратьев - "Сашка", Твардовский - "По праву памяти", Ахматова - "Реквием", Дудинцев - "Белые одежды", - Платонов - "Котлован", и прочая перестроечная литература.

В СССР это всё уже печаталось за всю мазуту, в ГДР до самого падения Берлинской стены это было строжайше запрещёно, советские перестроечные журналы сразу попадали в германскодемократический спецхран.

13. Михаил Шолохов. Судьба человека

http://lib.ru/PROZA/SHOLOHOW/sudbache.txt

"... Я окажу тебе великую честь, сейчас лично расстреляю тебя за эти слова. Здесь неудобно, пойдем во двор, там ты и распишешься".

- "Воля ваша", - говорю ему. Он постоял, подумал, а потом кинул пистолет на стол и наливает полный стакан шнапса, кусочек хлеба взял, положил на него ломтик сала и все это подает мне и говорит: "Перед смертью выпей, русс Иван, за победу немецкого оружия".

Я было из его рук и стакан взял, и закуску, но как только услыхал эти слова, - меня будто огнем обожгло! Думаю про себя: "Чтобы я, русский солдат, да стал пить за победу немецкого оружия?! А кое-чего ты не хочешь, герр комендант? Один черт мне умирать, так провались ты пропадом со своей водкой!"

Поставил я стакан на стол, закуску положил и говорю: "Благодарствую за угощение, но я непьющий". Он улыбается: "Не хочешь пить за нашу победу? В таком случае выпей за свою погибель". А что мне было терять? "За свою погибель и избавление от мук я выпью", - говорю ему. С тем взял стакан и в два глотка вылил его в себя, а закуску не тронул, вежливенько вытер губы ладонью и говорю: "Благодарствую за угощение. Я готов, герр комендант, пойдемте, распишете меня".

Но он смотрит внимательно так и говорит: "Ты хоть закуси перед смертью". Я ему на это отвечаю: "Я после первого стакана не закусываю". Наливает он второй, подает мне. Выпил я и второй и опять же закуску не трогаю, на отвагу бью, думаю: "Хоть напьюсь перед тем, как во двор идти, с жизнью расставаться". Высоко поднял комендант свои белые брови, спрашивает: "Что же не закусываешь, русс Иван? Не стесняйся!" А я ему свое: "Извините, герр комендант, я и после второго стакана не привык закусывать".